Ярослав Смакотнин – незаметный герой Олимпиады-2012.
На протяжении шести лет (2008 - 2014) Ярослав Смакотнин был главным врачом волейбольной сборной России, которая за этот период выиграла Кубок мира, Мировую лигу (дважды), чемпионат Европы и Олимпиаду. Вместе с коллегами по медицинскому штабу он внёс большой вклад в исторический триумф сборной в Лондоне – едва ли не половина игроков была травмирована и между матчами находилась в лазарете.
В конце 2018 года опытный спортивный врач уехал в Техас – сейчас Ярослав живёт в Остине и готовится пробиваться в американскую спортивную медицину. В интервью «БО Спорт» он рассказал о самых распространенных травмах в волейболе, борьбе с джетлагом, важности стелек, работе в балетной труппе и многом другом.
«ПРОДОЛЖЕНИЕ КАРЬЕРЫ ВОЛКОВЫМ – УНИКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ»
– Ярослав, после Олимпиады-2012 вы получили звание заслуженного врача России. Оно ценнее, чем копия золотой олимпийской медали?
– Да, ведь она получена по совокупности. Одного турнира для этого недостаточно, даже Олимпиады. Я в спортивной медицине с 1998 года и поработал со сборными во многих видах спорта и там тоже были определённые успехи. В волейбольную сборную пришёл в 2008 году из сборной России по регби. Сначала был в штабе Даниэле Баньоли, потом в команде Владимира Алекно. Работа в волейболе была самой сложной, но и самой интересной – много самых престижных турниров и при этом очень высокий уровень ответственности.
– Удивлены, что Александр Волков до сих пор играет на хорошем уровне? Алекно рассказывал, что на олимпийском турнире вы ежедневно откачивали из колена игрока по 30 - 40 мл жидкости.
– У меня в практике раньше не было случаев, чтобы с таким повреждением суставного хряща, с той площадью и глубиной поражения, которую я наблюдал, человек продолжал профессионально играть. Думаю, это уникальный случай.
– Играть на уколах правильно?
– Это очень сложный и философский морально-этический вопрос. В целом фраза «игра на уколах» не подразумевает под собой, что кто-то заставляет играть через боль спортсмена, у которого острая травма. Чаще всего речь идёт о повреждениях, обусловленных overuse-синдромом, то есть перенапряжением. Можно провести аналогию с усталостью металла в сопромате.
Бывают воспаления, болевые синдромы, которые можно заглушить на некоторое время, если это не критично для здоровья и скоро будет возможность для лечения и восстановления. Но бывают, конечно, исключения, если речь идёт о каких-то важнейших играх. Тот же Саша Волков понимал, что жертвует своим коленом ради достижения результата. Игрок с травмой всегда в курсе возможных последствий. Это обсуждается отдельно с ним, а затем вместе с ним и тренером.
– Врач должен обнадёживать или говорить горькую правду?
– Обнадеживать правдой. Я убеждён, что надо говорить правду, но при этом давать спортсмену надежду, что мы с этим справимся, успеем подготовиться к определенному сроку. Самое главное, чтобы не только врач помогал спортсмену, но и спортсмен – врачу.
«В ЛОНДОНЕ ПАРНИ ПОКАЗАЛИ СПОРТИВНЫЙ ГЕРОИЗМ»
– Как часто бывали ситуации, когда тренер говорил, что игрок должен выйти на площадку, но вы понимали, что спортсмен не может?
– Это происходит перманентно. В любом виде спорта, с любым тренером. И я хорошо это понимаю. Обычно всегда находишь какие-то компромиссы.
– Вы предполагали, что на Олимпиаде-2012 будет настолько сложно в плане травм игроков?
– Когда Алекно определил шорт-лист кандидатов на Олимпиаду, мы понимали, что у половины игроков есть хронические травмы, с которыми надо будет разбираться по ходу дела. Определённые проблемы были у Тараса Хтея, Александра Бутько. Были и сюрпризы. Например, аритмия Сергея Тетюхина. К счастью, проблему удалось купировать, и в последний момент он получил допуск. А в последней контрольной игре перед Олимпиадой голеностопный сустав подвернул Максим Михайлов.
Главная сложность тогда была в том, что игроки были жутко перегружены – после клубного сезона у них практически не было времени для восстановления. При этом врач сборной не может вмешиваться в клубные дела, а там у каждого тренера свои интересы, и никто не бережёт игроков ради сборной. Волейболисты приезжают в национальную команду и нужно лечить их в условиях тренировочного процесса, потому что паузы опять-таки нет. Разве что коронавирус дал игрокам некоторую передышку в прошлом году, а сейчас у них снова плотный международный календарь. В том олимпийском сезоне ребята показали спортивный героизм, справившись с колоссальными физическими нагрузками.
– Олимпиада такой турнир, ради которого спортсмены наверняка готовы скрывать травмы.
– Здесь уже моральная ответственность. Обманывая команду, можно ей сильно навредить. В любой момент может произойти рецидив, а возможности замены уже не будет. В моей карьере было пару случаев, когда я шёл навстречу спортсменам. Мы делали вид, что всё нормально. Но спортсмен какое-то время тренировался, а затем сам понимал, что из-за повреждения не может работать на требуемом уровне. Бывали случаи, когда приходилось волевым решением отправлять домой.
– Врач команды это, наверное, ещё и психолог.
– Отчасти да. Это человек, с которым можно поговорить не только о своём физическом состоянии. У меня в волейбольной сборной со многими был близкий контакт, дружеские отношения.
«НА ОДНУ ТРАВМУ ЕСТЬ 5 – 6 ВИДОВ ОПЕРАЦИЙ»
– Какие травмы самые распространённые в волейболе?
– Во всех игровых видах спорта большая проблема – коленный сустав. У многих высоких спортсменов также есть проблемы с позвоночником. Конкретно в волейболе чаще всего у спортсменов встречаются травмы вращательного манжета плечевого сустава, тендинопатия связок наколенника, ахиллова сухожилия, сухожилия квадрицепса. Тендинопатия – это патологическое состояние сухожилия, сопровождающееся воспалением и болезненностью. Это не острая травма, а тот самый overuse-синдром: накопленные микротравмы, перенапряжение. И лечить это намного сложнее, чем острые травмы.
Каждый атлет должен не только выполнять указания специалистов, но и прислушиваться к своему телу. Мелочей нет. Те же кроссовки играют важную роль. Помню, у сборной России был спонсорский контракт с одной фирмой, но кроссовки не подходили всем игрокам – играли в других, заклеивая логотипы. Качественные стельки тоже важны. Они делаются индивидуально, по слепку. Стельки влияют на положение стоп, голеностопных, коленных суставов, позвоночного столба.
– Вы хоть раз встречали здорового профессионального спортсмена?
– Такое бывает, да. Есть великие спортсмены, которые заканчивали карьеру без единой серьёзной травмы. Это особенности биомеханики, физиологии. Дело ведь не только в травмах. Можно их не получать, но иметь проблемы с сердечно-сосудистой системой. У высокорослых атлетов дисплазия соединительной ткани может выражаться в особенностях строения клапанов сердца.
– Почему наши игроки в случае серьёзной травмы чаще едут оперироваться за рубеж? У нас специалистов не хватает или аппаратуры?
– Безусловно, у нас есть и сильные ортопеды, и клиники высокого уровня. Прооперировать мениск или сделать пластику передней крестообразной связки можно во многих местах. Но бывают экзотические повреждения, операции на которые делает только определённый специалист. Например, он оперирует только плечевой сустав и только волейболистов. Разумеется, порой клубы или федерация предпочитают отправить игрока за рубеж к такому узкому специалисту. У того же Волкова была операция, которую можно было сделать только в Италии.
Всё зависит от опыта специалиста в данной области. Иногда за границу едут, чтобы узнать второе или даже третье мнение. Необходимо изучить все нюансы, взвесить все за и против. На одно и тоже повреждение есть пять - шесть видов операционных вмешательств, каждое из которых требует своего срока реабилитации. Одно может обещать быстрое восстановление, но повышать риск рецидива. Или можно выбрать радикальную операцию, но в два-три раза удлинить срок реабилитации.
«В ВОЛЕЙБОЛЕ НЕЗАЧЕМ ДОПИНГ»
– Как часто игроки спрашивают, что за пилюлю вы им даёте?
– Очень странно, когда спортсмен об этом не спрашивает. По антидопинговым правилам всю ответственность несёт игрок, а уже во вторую очередь медицинский штаб и тренер. Конечно, ребята всегда интересуются. Вкратце рассказываю действие препарата, если речь идёт о лечении. Что касается витаминно-минеральных смесей, изотонических жидкостей, биологических добавок, то это уже норма – спортсменам нужно восполнять серьёзные потери после тренировочного и игрового процесса.
– Раз уж вспомнили про допинг. В волейболе он вообще нужен?
– Он нигде не нужен, но всё-таки иногда применяется в тех видах спорта, которые или очень аэробные (бег на длинные дистанции, где нужна выносливость) или очень анаэробные (например, повышение силовых качеств в тяжелой атлетике). Волейбол ни к тем, ни к другим не относится. Это сложнокоординационный вид спорта, а в них допинг применяется крайне редко, поскольку это просто незачем.
– Обычно в наших волейбольных клубах меню определяют врачи. В диетологах нет необходимости?
– Необходимость в диетологах есть. Скорее всего, нет возможностей. Хотя такие специалисты, безусловно, были бы полезны. Врач команды, будучи универсалом и даже обладая огромными знаниями в различных областях, естественно, не может обладать тем количеством информации, которая есть у профессионального спортивного нутрициолога или диетолога. В Штатах это направление очень развито, специальные люди работают с командами: обсуждают с врачом и тренером питание, оптимальное время приёма пищи, индивидуальные диеты для игроков, применение тех или иных БАДов.
– Из-за зашкаливающих эмоций многие спортсмены не могут быстро уснуть ночью, при этом на следующий день может быть другая важная игра. Что делается в таких случаях? Снотворные, успокоительные?
– Чаще спортсмены не могут уснуть не столько из-за психоэмоционального возбуждения после игры, сколько из-за джетлага – синдрома смены часового пояса. В таких случаях под моим присмотром иногда применялись препараты. Причем необязательно снотворные. Есть адаптогены, которые помогают быстрее адаптироваться к новым условиям. В этом плане, конечно, Мировая лига была самым тяжёлым турниром. Ты играешь на четырёх континентах и находишься в постоянном джетлаге, не понимая день сейчас или ночь. Ещё и удобных перелётов может не быть. Однажды мы из Японии на Кубу летели через Москву, хотя куда ближе было напрямую.
Перелёт на Запад даётся легче: один час разницы – сутки адаптации. Если летим на Восток, то час разницы требует полтора дня привыкания. Например, Олимпиада будет в Токио. Учитывая 6-часовую разницу с Москвой, нужно закладывать девять дней на адаптацию. Разумеется, такие возможности есть не всегда, но это важно.
«РАБОТА В ДЕТСКОЙ РЕАНИМАЦИИ – КОЛОССАЛЬНЫЙ СТРЕСС»
– Вы два года работали медбратом в отделении реанимации Российской детской клинической больницы. Наверное, это серьёзное психологическое испытание?
– Да, и далеко не все его выдерживают. Я работал в больнице федерального масштаба, в которую привозили детей с тяжёлыми формами болезней со всей страны. Опухоли мозга, нейрохирургические операции, запущенные случаи. Многие дети подолгу находились в реанимации.
До этого я работал в отделении нейрореанимации Боткинской больницы, куда на скорой помощи привозили людей после аварий. Но с детьми морально было намного сложнее, это колоссальный стресс. Я читал, что в некоторых странах, в частности в Японии, есть временной лимит по работе медиков в отделении реанимации: после пяти - шести лет их переводят в другие отделения, чтобы сохранить им здоровье.
Я после двух лет в реанимации перешёл в отделение реабилитации больных с ДЦП и с нарушениями опорно-двигательного аппарата. Совмещал работу с учёбой на кафедре спортивной медицины РНИМУ имени Пирогова. Мне всегда было интересно это направление. В душе я спортсмен. Хотелось того адреналина, который дают соревнования. Да и образ жизни спортсменов мне близок по духу – я кочевник, люблю путешествовать.
– Как вы попали в мир спорта?
– Я ещё во время учёбы работал на разных соревнованиях, но полноценно главным врачом команды стал в 2002 году – Константин Ерёменко пригласил меня в мини-футбольное «Динамо». Тогда в команде было много звёздных бразильцев, в «Дружбе» собиралось полно зрителей, игры показывали по ТВ. В первый же сезон мы стали чемпионами, а затем дважды повторили это достижение. Затем я почти пять лет проходил стажировку в Америке, в университете Вашингтона, в основном работая с баскетбольными командами.
– А как вы оказались в балете?
– Во время учёбы было свободное время и меня взяли главным врачом на гастроли Русского национального балета по всем штатам. Классическое искусство мне близко, поэтому было очень интересно. Я вам скажу, что в балете травм даже больше, чем в волейболе. Ребята там работают на износ. Работы было очень много, тем более я был один на большую труппу – и за физиотерапевта, и за массажиста. И вот там от меня часто скрывали травмы, чтобы не потерять своё место в иерархии. Есть балерины и премьеры, ведущие солисты, первые солисты и кордебалет. Однажды в Атланте ведущая балерина за пару минут до начала постановки объявила, что не может выступать – защемило спину. Пришлось принимать экстренные меры, чтобы поставить на ноги.
«В США ПЛАН ЛЕЧЕНИЯ И РЕЦЕПТЫ ПРИХОДЯТ НА ЭЛЕКТРОНКУ»
– Чем вы сейчас занимаетесь в Америке?
– У меня частная практика, плюс готовлюсь к экзаменам в медицинской резидентуре Техасского университета. Я должен доказать, что обладаю теми же знаниями, что выпускники медицинских школ в Америке. Я выбрал специальность «спортивная медицина». Потом будет обязательная клиническая практика. После получения лицензии смогу вести практическую лечебную деятельность по специальности. Можно будет искать команды или клиники. К сожалению, из-за пандемии год в плане учёбы был потерян.
– Как вы оказались в Остине?
– У меня в этом городе давно живёт сестра, в прошлом баскетболистка Варда Тамулянис. Она играла за молодёжную сборную России на чемпионатах Европы и мира, потом уехала учиться и играть в США. Так совпало, что Остин и соседний Хьюстон – это два города, которые считаются центрами спортивной медицины в США. Для меня всё отлично совпало, я хочу работать в этой области. Возможно, это будет практическая работа или бизнес, связанный со спортивной индустрией.
– Специалисты с вашим опытом наверняка востребованы и в России. Почему вы уехали?
– В России я поработал с очень многими командами и добился успехов, помогая игрокам в разных видах спорта. Но меня всегда привлекала международная карьера. Изначально мои планы были связаны с Италией, но там предпочитают местных специалистов. В Америке всё демократичнее и реализовать себя может любой. Да и масштабы спортивной медицины другие.
– Как выстроена медицинская система в американских клубах?
– Есть врач команды, который занимается общей спортивной медициной. Есть хирург-ортопед. Обычно он работает в клинике-партнёре, которая курирует команду и проводит лечение и реабилитацию игроков. При этом он может и выезжать с командой на выезды. Плюс звено, которое не очень развито у нас – физиотерапевты. Они занимаются первичным лечением и реабилитацией. Также в любой команде несколько массажистов. Разумеется, в командах по американскому футболу медицинский штаб очень большой, поскольку много игроков.
– Учитывая дороговизну американской медицины, врач, наверное, одна из самых высокооплачиваемых профессий в стране?
– Да, так и есть. Особенно если берём уровень зарплат и востребованность узких специалистов. В целом система здравоохранения в США сложная, я до сих пор не разобрался в нюансах, особенно со страховыми компаниями.
– Благодарность врачу в виде конверта с деньгами или бутылки дорогого алкоголя – привычное явление в России. В США такое есть?
– Честно говоря, я никогда не видел. Здесь абсолютно другая система. Перед врачом тебя долго оформляют. Медсестра или медбрат собирают анамнез и заносят в компьютер, потом почти то же самое делает помощник врача, он называется physician assistant. Врач все эти данные изучает где-то у себя в кабинете, потом общается с пациентом максимум 10 - 15 минут в смотровом кабинете, говорит спасибо и прощается. По электронной почте потом приходит план лечения, рецепты и так далее. Это я имею ввиду медицину поликлинического уровня.
– Какая сейчас ситуация с коронавирусом в Техасе?
– Тяжёлая ситуация была осенью-зимой. Даже учитывая огромное количество клиник в Остине, в центре города на всякий случай переформатировали выставочный центр в ковидную клинику, создав 400 полностью оборудованных дополнительных палат. Это недалеко от моего дома и особой активности там не было – они так и остались в резерве. Я готов был пойти волонтёром в красную зону, подавал заявку, но ответили, что такой необходимости нет.
– Вы вакцинировались?
– Да, в Техасском университете. Причем центр вакцинации был в спортивном комплексе, где играют в волейбол и баскетбол. Посчитал, что это символично. В целом вакцинация движется в Штатах очень большими темпами, поэтому очередной волны коронавируса быть не должно.
«ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ СУМАСШЕДШИЙ ПРИНТЕР ГОСДУМЫ ЗАХЛЕБНУЛСЯ»
– Вы были среди тысячи врачей, которые подписали открытое письмо с требованием оказать помощь Алексею Навальному. Что вас к этому побудило?
– Навальный не мой политический герой. Был один, но его застрелили на мосту. Сейчас меня возмутил тот факт, что у человека была серьёзная проблема со здоровьем, но к нему не пускали врачей. Ранее у него было отравление антихолинэстеразными препаратами, которые задействованы в повреждении нервной системы. Я поддержал коллег, которые пытались создать общественный резонанс. После этого к нему наконец пустили врачей, обследовали, назначили лечение. Желаю ему здоровья. С новым законом об экстремистских организациях Навального и его соратников, кажется, ждут новые сложности.
– Вы публиковали в социальных сетях фотографии с митингов в поддержку Навального. Друзей потеряли?
– Друзей нет, но некоторые знакомые меня удивили своими комментариями в несколько надменном тоне – мол, мы думали ты умнее.
– Когда российский хоккеист Артемий Панарин выразил поддержку Навальному, ему предъявляли, что удобно призывать людей выходить на митинги из Нью-Йорка, где нет опасности получить дубинкой по голове.
– А что, обязательно нужно принести такую жертву, чтобы выразить свою гражданскую позицию? Когда я был на митинге у Капитолия штата Техас, люди тоже делали замечания, мол, удобно вам тут с плакатиками стоять. Да, удобно, но я делал это и в Москве, начиная с Болотной в 2012 году.
– Как в американских средствах массовой информации рассказывают о ситуации в России?
– Телевизор я не смотрю, но каждый крупный телеканал делает дайджесты для своих ютуб-каналов – так удобнее следить за новостями. России уделяется немного внимания, если только после каких-то резонансных высказываний Байдена. Какой-то агрессивной информационной политики я не вижу. Американцы живут своей жизнью, постепенно восстанавливают экономику.
Вообще, ещё древнекитайский философ Лао-цзы говорил, что счастлива та страна, в которой не знают имя правителя. Я много путешествовал и находил подтверждение этой фразе. В Исландии, Норвегии, Швейцарии, Канаде люди зачастую не знали как зовут их президента или премьер-министра. У них всё хорошо и есть темы для обсуждения интереснее, чем политика.
– Как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в России?
– Как к театру абсурда. Как иначе? Я в курсе всех событий. Всё отслеживаю. К счастью, в ютубе все каналы работают. Смотрю Невзорова, Латынину, Шендеровича, Пивоварова.
– В будущем вернётесь в Россию?
– Будет ли она той Россией, которую я хочу и люблю? Сложно ответить на этот вопрос. На него и Бунину было тяжело ответить в «Окаянных днях». Сейчас такие времена, что каждый день Госдума штампует безумные законы. Хочется уже, чтобы этот сумасшедший принтер захлебнулся и началось что-то новое. Но я тут недавно читал исследование Рочестерского исторического университета, в котором говорится, что за XX и XXI век только 16 процентов падений автократических режимов заканчивались демократией. И не факт, что Россия попадёт в этот процент, учитывая масштабы страны и разрозненность общества.